Не опубиковано.

 

ТВОРЧЕСТВО ЛЕСИ УКРАИНКИ.

С.В. Багоцкий

 

Лариса Петровна Косач-Квитко, известная читателям под псевдонимом Леся Украинка, по праву входит в число крупнейших фигур не только отечественной, но и мировой литературы. Еще при жизни ее называли «Славянским Шекспиром». Действие пьес Леси Украинки происходило в Древнем Египте, Иудее, Трое, Древнем Риме, Франции времен Великой Революции и во многих других столь же исторических местах. Среди героев пьес Иисус Христос, Магомет и, наряду с ними, простые люди, составлявшие костяк тех общественных движений, которые возглавляли эти великие деятели.

Будущая великая писательница родилась в феврале 1871 года в интеллигентной и либеральной семье небогатого помещика. В семье ценили литературу и искусство. Мать Ларисы и сама была неплохой писательницей, хотя, разумеется, и несопоставимой со своей дочерью.

И, как водится в либеральных и интеллигентных семьях, Ларису окружал дух свободолюбия и непочтительности по отношению к казенным и буржуазным ценностям.

В 13 лет Лариса заболела неизлечимой в те (а практически и в наши) времена болезнью – костным туберкулезом и на всю жизнь осталась инвалидом. Нормальная жизнь закончилась. Учиться в школе девочка не могла – приходилось заниматься дома и, в основном, самостоятельно. Этот жизненный экзамен Лариса блестяще выдержала: она овладела многими языками, глубоко изучила историю и литературу различных народов мира. Пьесы Леси Украинки наглядно свидетельствуют о чрезвычайно высоком уровне образования их автора. Речь идет не просто о знании фактов, но и об их глубоком осмыслении и, самое главное, о глубоком понимании психологии и мотивов поведения людей, участвующих в соответствующих событиях.

Проблемы, связанные с образованием – не самые серьезные. Когда в лесу кукует кукушка, ее обычно спрашивают, сколько лет нам осталось жить. Но в молодости такой вопрос всерьез не задают – жизнь кажется бесконечной и прекрасной. С самой ранней юности Лариса понимала, что долго не проживет; понимала и то, что придется поставить крест на любви, о которой мечтает каждая юная барышня. А будущая писательница с ее крайне интравертной психикой была, по-видимому, очень влюбчива.

Для того, чтобы выжить и не опуститься в подобной безнадежной ситуации, нужно было обладать очень сильным характером. Нужно было научиться сжиматься в комок, не давать воли отчаянию и в заведомо безнадежной ситуации делать то, что нужно, и более того.

Чувство страшного отчаяния регулярно прорывается в пьесах Леси Украинки. Вспомним, например, Кассандру, которая все знает и ничего не в силах изменить. В реальной жизни чувство отчаяния по-видимому, беспощадно подавлялось, что мы опять-таки чувствуем из пьес.

На страницах произведений Леси Украинки впервые появляется литературный персонаж, который через 20 лет после смерти писательницы станет известен миру под именем Павла Корчагина. Вернее, многие персонажи, например, христианский Штирлиц в языческом лагере адвокат Мартиан. Каждый такой персонаж, без сомнения, автобиографичен.

Многие обстоятельства заставляют думать, что Леся Украинка и Николай Островский – близкие родственники. Внешнее сходство, почти точное совпадение мест рождения, тяжелая соединительнотканная болезнь с наследственной предрасположенностью (Николай Островский умер не от раны, а от тяжелой формы артрита), психологическое сходство, сходство творческих биографий, - огромная совокупность косвенных данных указывает на то, что оба писателя несли общие гены. Но даже если это не так, внутреннее психологическое родство обеих авторов очевидно. В прямом или не в прямом смысле, но Леся Украинка – старшая сестра Николая Островского.

Конец 19-го – начало 20-го века – это критический период в истории России. Социальные противоречия феодально-абсолютистской монархии наложились на социальные противоречия развивающегося капитализма, создав гремучую смесь, которая рано или поздно должна была взорваться. Вопреки мнению известного режиссера, скорбящего о России, которую мы потеряли, эта потерянная Россия была беременна революцией. И не февральской, свергнувшей кучку выживших из ума высокопоставленных сановников и поставившей на их место кучку безответственных либеральных трепачей, а куда более глубокой, которая должна была до основания разрушить социальную структуру старой России, создав на ее месте нечто, доселе невиданное.

Начало 20-го века было периодом бурного развития русской культуры. Блестящая поэзия, театр, архитектура, музыка – и, одновременно, ощущение страшной неустойчивости, почти обреченности культурных слоев. Для этих слоев характерны бешеные метания из стороны в сторону, напоминающие метание крыс на тонущем корабле. После периода увлечения революционными идеями, закончившегося в 1905 году, наступил период отрезвления, украсивший российскую словесность знаменитым сборником «Вехи» со знаменитыми словами М. Гершензона, обращенными к русской интеллигенции: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще охраняет нас от ярости народной.».

 

Как это обычно и бывает в период отрезвления и возврата от классовых к общечеловеческим ценностям, высокая идейность быстро сменилась увлечением мистикой и порнографией. Точно так же, как и в наши дни, когда блудная дочь мировой цивилизации – Россия - с покаянным видом возвращается в материнское лоно.

В отличие от большинства представителей российской интеллигенции Леся Украинка обладала значительно более крепким внутренним стержнем. Этот стержень не давал ей колебаться вместе с генеральной линией общественных настроений. Леся Украинка была убежденным социалистом и революционным демократом, и это не помешало ей прекрасно увидеть и показать внутреннюю противоречивость революционного движения и не вполне благовидные черты его отдельных лидеров.

К истории коварного соблазнителя женских сердец Дон Жуана обращались очень многие авторы. Однако только Леся Украинка увидела в его истории совершенно неожиданный поворот. Свободомыслящий бунтарь Дон Жуан, убив Командора, женится на его честолюбивой супруге Донне Анне, которая помогает Дон Жуану стать новым командором. На пути к командорству Дон Жуан как бы мимоходом растаптывает судьбу девушки, очарованной свободолюбием благородного Дона  пожертвовавшей ради него всем. Зловещая статуя Командора приходит к Дон Жуану из зеркала – это собственное отражение Дон Жуана – бывшего бунтаря, ставшего столпом режима.

Думаю, что читателям нет необходимости подробно разъяснять эту аллегорию.

Критика негативных тенденций в революционном и социалистическом движении велась Лесей Украинкой не вопреки, а благодаря ее революционно-демократическим и социалистическим взглядам. У писательницы была твердая точка опоры и твердая система ценностей, делающая невозможным постоянные колебания между воспеванием и оплевыванием социалистических идей. И у нее было твердое понимание того, почему и за что она достаточно жестко критикует людей своего лагеря.

Как и подобает писателю переломной эпохи, Леся Украинка очень активно интересовалась и другими переломными событиями в истории: возникновением христианства и его ранней историей, Великой Французской Революцией и т.д. В центре внимания писательницы – люди на крутых поворотах истории, их ценности, стремления, мотивы их поведения.

Выводя того или иного персонажа, хотя бы и лично не симпатичного для нее, писательница стремится показать его лучшие, наиболее сильные стороны, правду его позиции. Пьесы Леси Украинки – это не борьба между благородными носителями добра и теми или иными нехорошими людьми. Это непримиримое столкновение разных правд, разных жизненных позиций, каждая из которых имеет достаточные основания. Древнеегипетские, древнегреческие и древнеримские герои пьес Леси Украинки большую часть действия занимаются любимым занятием русских интеллигентов – спорят о мировых проблемах. Однако это отнюдь не типичное для русских интеллигентов пустословие – в критические моменты жизненная позиция оплачивается жизнью. И это показано очень хорошо.

Перейдем к рассмотрению отдельных пьес Леси Украинки.

Свою драматическую деятельность Леся Украинка начинает достаточно поздно, будучи уже зрелым поэтом. Первая пьеса «Одержимая» была написана в январе 1901 г. за одну ночь, когда от туберкулеза умирал человек, которого Леся, по-видимому, очень любила. Был он революционером-подпольщиком, туберкулезом заболел в сибирской ссылке.

В пьесе два героя: Иисус Христос и Мария Магдалина. Земной путь Иисуса подходит к концу: скоро он погибнет, чтобы искупить мученической смертью на кресте грехи рода человеческого. Знает об этом Иисус, знает об этом и любящая его Мария. И Мария отказывается от искупления грехов такой ценой. Порядочный человек, по ее мнению, должен искупать свои грехи сам. Мария гибнет под градом камней, бросаемых в нее толпой иудейских обывателей; гибнет, счастливая тем, что на ее совести нет крови Господа Нашего – свои грехи она искупила своею кровью.

О чем эта пьеса? Наверное, не только о христианстве, но и о любом революционном движении, о взаимоотношениях его авангарда и народа, который этот авангард хочет осчастливить. О том, что принесенное на блюдечке с золотой каемочкой счастье не пойдет на пользу, счастье нужно завоевывать самостоятельно, если надо, ценой своей собственной жизни, а не чужой. И о том, что завоевания могут быть прочными лишь тогда, когда революционный авангард работает не для народа, а вместе с народом.

Наверное, самая поразительная деталь пьесы – слова Иисуса Христа, обращенные к Марии:

Но до меня тебе какое дело?

Революционный деятель, готовый отдать свою жизнь за народ, так и не понял, что этому самому народу до него может быть какое-то дело!

Не приемлет Мария и указание «Возлюбить врагов Ваших!» Во времена Иисуса и его первых последователей этот лозунг учил людей объективности. Термин «Возлюби» в данном случае не совсем точен. Иисус Христос и его гениальный преемник Апостол Павел учили понимать врагов своих и их правду. В конечном итоге, для того, чтобы лучше и грамотнее бороться даже не с носителями зла – своими врагами – сколько с порождающим их Мировым Злом.

Такая объективность Марии не под силу. Как настоящая женщина, она воспринимает мир эмоционально. Враг есть враг, если возможно, его следует уничтожить, если нет – придется ограничиться ненавистью. Любовь к врагу – это излишняя блажь, мешающая в борьбе. Как говорил генерал КГБ из известного советского детектива «Если увидишь гадину, не раздумывай о том, что отец ее был гадом, а мать – гадиной, что всю жизнь обращались с ней гадко, и что вокруг себя она видела преимущественно гадов, а просто раздави ее.». И лишь в старости генерал стал добавлять: «Если сможешь.» (В, Киселев. «Воры в доме»). Эти слова – почти дословная цитата из «Одержимой», разница лишь в том, что Леся украинка вместо абстрактной гадины говорит об эхидне. Получив малейший шанс расквитаться с врагами, Мария не преминет это сделать и, тем самым, займет в исторической трагедии место своих же врагов – угнетателей. Такова, увы, судьба всех радикальных народны движений, добивающихся победы. Ненависть – плохой советчик, с ее помощью нельзя делать хорошую политику. Но без ненависти не бывает и массовых движений. Без нее не было бы и христианства, ибо понимание и умение прощать врагов наших формировалось именно как механизм, вводящий ненависть угнетенных в надлежащее русло. «Если враг твой голоден – накорми его; если жаждет – напои его, ибо делая сие, ты соберешь ему на голову горячие уголья.» (Апостол Павел).

Впрочем, по мере развития христианства рядом с ненавистью к угнетателям стала формироваться и ненависть другого рода. Мощный заряд этой ненависти несет христианский функционер Парвус из пьесы «Руфин и Присцилла».

Парвус – мужественный, убежденный человек, погибший мученической смертью за свои идеи. Но Леся Украинка показывает и то, что Парвуса интересует не столько человеческое содержание христианства, сколько влияние и мощь христианских общин. Парвус не без одобрения смотрит на деятельность гонителя христиан императора Нерона, поскольку:    

Нерон – тот был великий виноградарь

В саду Господнем, грозди, что созрели,

Давил он, и вино из этой крови

Ферментом новым сразу насыщалось.

Разумеется, в устах общественного деятеля II века нашей эры слово молекулярно-биологический термин «фермент» звучит несколько странно. Однако мысль Парвуса вполне ясна: преследования и гибель единомышленников жизненно необходимы ему для того, чтобы сплачивать паству, поддерживая образ врага, и, тем самым, укреплять собственное влияние и власть. Существо христианской доктрины при этом отходит на задний план. Недаром умный скептик аристократ Руфин, выслушав пронизанные ненавистью тирады Парвуса, не без сарказма замечает:

Любить своих врагов по христиански

Не так уже и сложно, как я вижу.

Наверное, излишне напоминать читателю, что Парвусы появляются не только в христианстве, но и в любом массовом радикальном движении: коммунизме, якобинстве, мусульманстве и т.д. Причина его появления – оформление слоя более или менее профессиональных функционеров, заинтересованных в укреплении своей организации и, тем самым, в укреплении собственного влияния. Применительно к рабочему движению об этом много писал в свое время Л.Д. Троцкий.

Спор Парвуса с Руфином выявляет многие выразительные черты в психологии функционера. Прежде всего, обращает на себя внимание страшное раздражение, которое вызывает у Парвуса свободомыслящий философ Цельс. Цельс вовсе не является сторонником погрома христиан: это достаточно просвещенный и гуманный человек, ведущий полемику с христианами без призывов запретить, разогнать и, тем более, повесить (или, как это было принято в Древнем Риме, распять на кресте). Однако Цельс справедливо указывает на многочисленные несообразности в христианской идеологии и в повседневной практике нарождающейся церкви. И этого достаточно, чтобы Парвус ненавидел Цельса больше, чем гонителя христиан Нерона. Эта ненависть объясняется весьма прозаически: Цельс посягает на общественное положение и социальную роль Парвуса, в то время, как Нерон ее укрепляет.

Очень характерны различия взглядов Парвуса на конечность и бесконечность познания. Для Руфина процесс познания бесконечен, для Парвуса он должен закончиться приобщением к абсолютным истинам, в данном конкретном случае – истинам христианства. И это не случайно. Общественное положение Парвуса связано не с поиском истины, а с борьбой за ее чистоту. А бесконечная истина в принципе не может быть чистой. Поэтому, начиная с определенного момента стремление найти истину сменяется стремлением убедить других и себя в незыблемости определенных догм.

Казалось бы, в столкновении между Цельсом и Парвусом Леся Украинка решительно становится на сторону Цельса. Однако такое ощущение сразу исчезает после реплики, которую подает жена Руфина, умница христианка Присцилла:  

По правде, он ни теплый, ни холодный,

Бесплоден он, как дерево сухое.

Цельс со всей его просвещенностью, гуманностью, терпимостью, не способен сказать простым людям те слова, которые они ждут здесь и сейчас. Неспособен в том числе и благодаря своей просвещенности, гуманности, терпимости. Сказать такие слова могут лишь люди, подобные Парвусу; в этом их сила и историческая роль.

В то же время первая трещина между функционерами и рядовыми христианами уже пролегла. Парвус принимает мучительную смерть за свои идеи, но другой функционер – епископ – спасает свою жизнь ценой чужой жизни, утешая себя тем, что он более полезен для общего дела. Отношения между функционерами и рядовыми верующими становятся уже не столь безоблачными. И этот факт не ускользает от внимания Леси Украинки. Раб-неофит в «Катакомбах», Нартал в «Руфине и Присцилле» не вписываются в пасомое пастырями стадо – слишком они свободолюбивы и независимы. А массовое леворадикальное движение требует от человека не только тело, но и душу.

На первом этапе бунтуют индивидуумы с повышенным чувством независимости, а также индивидуумы, не удовлетворенные своим положением в общине. К числу таких индивидуумов принадлежал и герой пьесы «На поле крови» небезизвестный Иуда, предавший Господа Нашего за 30 серебряных монет. О причинах такого неблаговидного поступка бывший апостол рассказывает случайному прохожему, стремясь излить душу.

Впервые Иуда встретился с Иисусом в городе Капернауме, куда прибыл по торговым делам. Проповедь Иисуса произвела на Иуду огромное впечатление – он продал все свое имущество и присоединился к братству апостолов. Однако жизнь в этом братстве оказалась вовсе не такой прекрасной, как представлялась вначале. За любовью к ближнему вырастало соперничество за место вблизи учителя, за авторитет в общине. В этом соперничестве шансы Иуды были весьма низкими, несмотря на то, что он, как единственный мало-мальски хозяйственный человек  возложил на себя все заботы по пропитанию и прочим мирским проблемам. В общине подобная деятельность считалась крайне непрестижной.

В конце концов, разочаровавшийся в христианстве и потерявший все свое состояние Иуда продает Господа нашего за 30 сребренников. В пьесе, в отличии от Евангелия, Иуда после этой сделки не повесился на осине, а купил себе кусок земли с тем, чтобы остаток жизни кормиться честным трудом.

Коммерческую операцию Иуды по продаже учителя Леся Украинка безусловно осуждает. Случайный прохожий, которому бывший апостол излил душу и предложил кувшин воды, пить эту воду не стал – из брезгливости к предателю.

Но в пьесе видна и другая сторона дела. Не оправдывая Иуду, Леся Украинка подводит читателя к мысли, что самый акт предательства был в значительной степени спровоцирован теми отношениями, которые сложились в окружении Иисуса Христа и которые закономерно воспроизводятся в любой секте, противопоставляющей себя грешному миру. Чувство собственного избранничества приятно щекочет нервы активиста секты. Для культивирования этого чувства обязательно нужен некий фон в виде собрата, не совсем освободившегося от грехов. Лицезрея грешного собрата, активисты испытывают особое удовольствие от ощущения собственной праведности. Для того, чтобы не показывать своего самодовольства открыто, не хватает обычно ни хорошего воспитания, ни здравого смысла.

Авторы, придерживающиеся самых разных убеждений, неоднократно обращали внимание на свойственную многим коммунистическим активистам страсть к разбору персональных дел. Причем, идейным западным коммунистам эта склонность была свойственна, пожалуй, даже в большей степени, чем отечественным совкам, делавшим карьеру с помощью партбилета и членства в партбюро.

Психологический механизм такой склонности вполне понятен. Там, где ведущим мотивом праведного поведения является ощущение своего превосходства над грешниками, там возникает потребность в постоянном лицезрении греха, как фона, на котором ярко сияет собственная праведность. Когда поблизости не оказывается грешников, их приходится искать и даже придумывать. Особого развития этот психологический механизм достигал в тех случаях, когда праведное поведение сопровождалось подавлением каких-либо существенных потребностей, например, эротических. В этом случае на желание видеть собственную особу на надлежащем фоне накладывается раздражение против индивидуумов, которые, в отличии от праведника, могут позволить себе соответствующие удовольствия. В результате агрессивность приобретала почти патологический характер.

И христианство, и революционно-демократическое движение прекрасно понимали всю неприглядность подобных явлений и стремились если не искоренить их, то удержать в приличествующем русле. «Не судите, да не судимы будете» - учит христианство. А в революционно-демократической идеологии весьма уважаемое место занимает доктрина разумного эгоизма Н.Г. Чернышевского, гласящая, что подвиги человеколюбия человек совершает исключительно из эгоистических соображений и поэтому праведник не имеет морального права щекотать собственное самолюбие чувством превосходства над грешниками. Подобные вкрапления в идеологии христианства и революционной демократии способствовали формированию у последователей этих движений более разумного взгляда на мир и, в ряде случаев,  предотвращали некоторые экстремистские поползновения.

Разумеется, подобные концепции не могли не способствовать развитию ханжества более высокого порядка и в роли осуждаемых грешников неожиданно оказывались гордые своею праведностью праведники. Но, тем не менее, прогресс был налицо.

Далеко не всегда, однако, христианство и революционная демократия проявляли должную терпимость. Лозунг «Ату его!» чрезвычайно эффективен для сплочения паствы и вожди весьма активно применяли его. Отзывчивость паствы к этому лозунгу наглядно свидетельствовала о том, что пастухи давали то, чего стадо подсознательно желало. Исторические примеры сему хорошо известны.

Освоение не совсем чистоплотных приемов манипулирования массами является одним из наиболее любимых занятий разного рода проходимцев. Подобные приемы нередко приносят применяющим их личностям большой успех, а иногда и объективно способствуют общественной пользе. И все-таки у мало-мальски приличного человека такие приемы, как демагогия, ложь, лесть низменным инстинктам, натравливание толпы на несчастную жертву, вызывают чувство омерзения.

Может ли ложь послужить на пользу людям? Об этом идет разговор в пьесе «Кассандра».   

В «Кассандре» сталкиваются две жизненных позиции и два ярких незаурядных человека: сын царя Трои Приама Гелен и дочь Приама прорицательница Кассандра. Столкновение между ним происходит на чисто идейной основе. Прагматичный политик Гелен полагает, что ложь может быть полезной для правого дела, т.е. для разгрома греков, осаждавших Трою. Кассандра же, получив от богов дар предсказания будущего, понимает, что дело Трои обречено. Повторять оптимистические фразы своего брата она не в силах.

Четырехтомник Леси Украинки, вышедший в 1950-х годах, снабжен большой, написанной с официозных позиций статьей с разбором пьес. Приведенный в этой статье комментарий по своей ограниченности чрезвычайно напоминает комментарии конферансье Жоржа Бенгальского по поводу эстрадных выступлений маэстро Воланда. В этих комментариях Гелен превратился в проходимца и карьериста (автору комментариев явно хотелось произнести слова «буржуазный карьерист»). Подобная характеристика не имеет ничего общего с реальным содержанием пьесы. Нет ни малейшего основания сомневаться в его личной порядочности и преданности общему делу. В своих мечтах о свободе Трои Гелен и Кассандра – полные единомышленники. Разница между ними в другом. Для Гелена ложь для пользы дела – вещь вполне допустимая. Более того, грань между правдой и ложью для него неопределенна и зыбка: вспомним историю про кубок, украденный рабом.

Гелен чрезвычайно активен и практичен. Он твердо уверен в своей способности управлять ходом событий, о чем и говорит без ложной скромности:

Я с правдою борюсь, и я надеюсь,

Что буду скоро ею управлять,

Как кораблями правят рулевые.

На что Кассандра резонно спрашивает:

А Мойра, брат, безжалостная Мойра,

Ее ведь воля миром управляет,

А ты вдруг ею управлять задумал?

Ответ Гелена совершенно замечателен:

Не так, Кассандра, Мойра повелела,

Чтоб был и свет, и море, и погода,

Чтоб был корабль, и рулевой, и штормы,

И скалы, и заливы, чтоб была

Борьба, победа, чтоб была надежда

И правда... И неправда...

К ответу Гелена не придерешься. Действительно, стремление людей к победе и уверенность в своих силах является важнейшим фактором, необходимых для успехов любого дела. И это обстоятельство Гелен аргументирует весьма выразительно и красиво. Остается лишь доказать свою правоту на практике.

До поры до времени у Гелена все идет прекрасно, пока не появляется злополучный Троянский Конь. И тут привыкший с благородными целями обманывать других Гелен обманывается сам, теряет бдительность и попадается на удочку, изобретенную хитроумным Одиссеем. Уверенность в своей способности «управлять правдой» сыграла дурную шутку.

Кассандра прекрасно понимает, какую начинку несет чрево коня. Но объяснить это соотечественникам она не в силах. Во-первых, потому, что все опьянены победой и не хотят слышать умные речи, а во-вторых, потому, что Кассандра и сама не верит в то, что кто-то ей может поверить. Самоуверенность Гелена и бессильная проницательность Кассандры оказываются равно бесполезными для общего дела.

Кассандра Леси Украинки – одна из наиболее трагических героинь мировой литературы. С самого начала пьесы над Кассандрой висит трагическая тень безнадежности. Обладающая исключительной проницательностью Кассандра все понимает и ничего не может. В состоянии полной безнадежности Кассандра как бы висит между жизнью и смертью.

Уже после смерти Леси Украинки в западных странах сформировалась философия экзистенциализма, у истоков которой стояли не только и не столько философы, сколько писатели. Предмет размышлений экзистенциализма – человек в безнадежной ситуации. Должен ли он идти на безнадежное противостояние действительности или же к этой действительности следует разумно приспособиться?

В годы Второй Мировой войны, когда коричневая чума захватила полмира и ее сила казалась непреодолимой, идеи экзистенциалистов, полагавших, что даже в безнадежной ситуации человек должен оставаться человеком и противостоять Мировому Свинству не столько даже ради того, чтобы это Свинство сокрушить, сколько ради того, чтобы сохранить себя «назло сукам», получили широкое распространение в кругах прогрессивной западной интеллигенции. И многие интеллигенты вступали в борьбу со Свинством, даже не надеясь на победу. Этим они коренным образом отличались от русских интеллигентов времен застоя, рассуждавших за чашкой чая о преступном характере КПСС и одновременно активно стремившихся вступить в эту организацию и пользоваться привилегиями, которые давал партбилет.

Философы-экзистенциалисты сумели перевести на близкий интеллигентам высокоинтеллектуальный язык знаменитую фразу Долорес Ибаррури «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» За это им вечная слава!

Однако после того, как оказалось, что Мировое Свинство можно разбить, и, в особенности, после того, как это Свинство оказалось разбитым, на первый план вышли  некоторые другие аспекты. Оказалось, что переживания по поводу иногда действительной, но чаще мнимой безнадежности наглядно подчеркивают столь ценимую в интеллигентных кругах тонкость натуры. С другой стороны, сама безнадежность ситуации освобождает от какой-бы то ни было ответственности за последствия своих действий или бездействия. При этом само действие или бездействие приобретает чисто демонстративный характер, долженствующий подчеркнуть великие достоинства действующего или бездействующего интеллигента. Какие формы действия или бездействия избираются – зависит от коньюнктуры и настроения умов: можно быть поклонником Председателя Мао, антикоммунистом или ультракоммунистом, сверхдемократом или фашистом; можно, наконец, что честнее всего, стать просто пофигистом, посылающим все идеи на три неприличные буквы. Все варианты хороши, ибо цель заключается вовсе не в решении каких-либо проблем, а в демонстрации собственных достоинств перед интеллигентным обществом, Прекрасными Дамами и самим собой. Практика, как критерий истины, напрочь отсутствует. Остается показуха без берегов.

Человек в безнадежной ситуации – главная идея «Кассандры». «Кассандра» тем и отличается от сочинений господ экзистенциалистов, что для главной героини пьесы ситуация действительно безнадежна. С самого начала пьесы и до ее конца Кассандра находится в шоковом состоянии. Сил для размышлений в духе философов-экзистенциалистов «Не догоню, так согреюсь!» у нее нет. Перед нами настоящее, а не бутафорское отчаяние. Вспомним, как Кассандра со страхом ждет восхода Луны – она знает, что как только взойдет ночное светило, погибнет ушедший в разведку любимый человек. Сперва Кассандра просит Луну не всходить, потом просит Богов и, наконец, окончательно осознав, что надежды нет, говорит:

И, правда, хватит, что мои моленья?

Против судьбы бессильны даже Боги,

Они законам вечности подвластны,

Как смертные, а Солнце, месяц, звезды –

Светильники в огромном храме Мойры,

В нем Боги и Богини – только слуги

Своей жестокой госпожи рабы.

С мольбой к ней обращаться – труд напрасный,

Ей не знакома ни печаль, ни жалость,

Она слепа, глуха, как будто Хаос. 

И умолять ее рабов напрасно

И низко, а рабынею рабов

Не стану я...

И немного позже:

...Не может

Раба судьбы, Богиня Артемида

Зажечь ни на одну минуту раньше

И погасить Луну в высоком небе,

Чем предназначено самой судьбою

Спокон веков.

В жестко детерминированном мире не может быть ни веры, ни надежды. Мудрая Кассандра полностью теряет интерес к жизни и оказывается не в состоянии сделать что-нибудь для спасения Трои или, хотя бы, для спасения собственной Жизни.

Диспут между Кассандрой и Геленом заканчивается вничью.

Вряд ли можно сомневаться в том, что образ Кассандры в значительной степени автобиографичен. В жизни неизлечимо больной писательницы были минуты страшного отчаяния. Но никто их не видел. Сила воли у Леси Украинки была исключительной.  Об этом тоже сказано в ее пьесах.

Поразительной силой воли обладает адвокат Мартиан, герой одноименной пьесы. Мартиан, крупный римский адвокат, является христианином, но христианином тайным. Для окружающих он благонамеренный язычник, почитающий Цезаря, власть и порядок. Высокое общественное положение Мартиана и его связи позволяют влиятельному адвокату оказывать важные услуги христианской общине.

Подобная тайная деятельность требует определенных черт характера: выдержки, самообладания, умения рассчитывать каждый свой шаг. И, конечно, огромной силы воли. Все эти качества были у Мартиана в избытке.

Однако в следующем поколении эти качества не воспроизводятся. Необходимость скрывать свои взгляды и свои чувства от окружающих, наряду с невозможностью какой бы то ни было активной деятельности на благо христианства, сломали и дочь и сына Мартиана. Дочь уходит к своей матери, ведущей обычный для богатых язычниц шикарный образ жизни. Сын, мечтавший стать христианским проповедником, и вынужденный отказаться от этой мечты для того, чтобы не раскрыть перед властями отца, записывается в римское войско. Но это не самое худшее. На грани сумасшедствия находится племянница Мартиана христианка Люцилла, отец которой был замучен язычниками. В конце концов, она гибнет от нервного припадка в тот момент, когда римские солдаты врываются в дом Мартиана с обыском.

25 лет спустя о детях подпольщиков написал Аркадий Гайдар в «Военной тайне». Мы помним психологически надломленного Владика, не по детски серьезного и самостоятельного Альку. Рассказывая о своей работе над повестью, А. Гайдар говорил о том, что у него была внутренняя уверенность в том, что Алька так или иначе должен погибнуть. Откуда такая уверенность? Наверное оттого, что писатель чувствовал, какая психологическая тяжесть легла на плечи Альке.

«Военная тайна» построена на контрасте. Прекрасный пионерский лагерь, солнце, море, и рядом мир, в котором гибнут люди, а дети остаются сиротами. Трагичность восприятия книги усугубляется тем, что мы знаем то, что в 1936 году еще не знал Аркадий Гайдар – большинству героев «Военной тайны» осталось жить всего два-три года. Нельзя отделаться от ощущения, что писатель чувствовал это. Думаю, что контрасты «Военной тайны» в значительной степени, а возможно, в первую очередь, оттуда.

Чем дальше, тем больше христианская церковь становится респектабельной организацией, для которой бунтари становятся ненужной обузой. Община без колебания отлучает от церкви не в меру горячего Ардента, а ведущую роль в ней начинают играть осторожные прагматики типа брата Изогена.

Брат Изоген, один из столпов христианской общины – достаточно противный тип. Семейная трагедия Мартиана его нимало не волнует, заповеди господа нашего Иисуса Христа, по-видимому, тоже. Повышенной агрессивности и фанатизма, свойственных Парвусу из «Руфина и Присциллы» тоже нет. Изоген – аккуратный, добросовестный и достаточно черствый чиновник на службе Христовому делу. Он хорошо знает, что Мартиан безропотно выполнит все его указания, и не испытывает желания как-либо помочь Мартиану. Не вызывает у него ни малейший жалости и отлученный от церкви Ардент. Зато материальные дела христианской общины интересуют Изогена очень сильно. Да и возможность использовать в интересах общины контакты Мартиана в высших сферах выглядят для Изогена очень привлекательно.

Изоген, вероятно, не злой человек. Но он до мозга костей чиновник, озабоченный ростом влияния своего ведомства. Мотивы, по которым Изоген в годы своей далекой молодости порвал с язычеством и стал христианином, давно позабыты.

За братом Изогеном большое историческое будущее. В отличие от бедного Арендта, он гораздо более прагматичен, гибок и склонен к компромиссам. Его потомкам удастся добиться того, что во времена Мартиана казалось совершенной фантастикой – превратить христианство в государственную религию Римской империи, а затем и других стран Западного мира. Для того, чтобы подружиться с царством кесаря, пришлось поступиться многими принципами, которыми церковные бюрократы по большому счету и не слишком интересовались.

Люди принципиальные склонны осудить такое соглашательство и воспеть непримиримость Арендта. Наверное, такая позиция была бы не совсем справедливой. Превращение христианства в государственную религию привело к тому, что многие идеи и ценности, проповедовавшиеся Иисусом Христом, Апостолом Павлом и их последователями, распространились в среде законопослушного населения. Наверное, это в конечном итоге способствовало известному смягчению нравов, несмотря на то, что революционно-демократическое содержание христианства при этом совершенно выветрилось. Симптомом грядущих перемен и является брат Изоген.

Наиболее яркой и впечатляющей фигурой пьесы является сам адвокат Мартиан – ближайший литературный предшественник Павла Корчагина. Огромная сила воли, выдержка, умение служить своему делу в самых тяжелых условиях, характеризуют этого древнеримского аристократа, перешедшего на службу к наиболее демократичному движению своего века – христианству.      

Самая крупная и «энциклопедическая» пьеса, посвященная раннему христианству – это «Руфин и Присцилла». Об этой пьесе уже говорилось выше. Отметим здесь, что огромное количество действующих лиц позволяет показать, насколько разнообразными были мотивы, которые приводили людей в лоно церкви.  Здесь рабы и городские люмпен-пролетарии, ищущие спасения от безнадежности жизни. Здесь прекрасная, добрая и умная Присцилла, неспособная наслаждаться молодостью и богатством в мире всеобщего бесправия. И здесь же молодой честолюбивый офицер Люций, надеющийся, что христианство поможет восстановить военную мощь Рима, подобно тому, как поручик Тухачевский ожидал того же от большевиков. И, наконец, фанатичный христианский функционер Парвус (функционеры пока еще фанатичны!).   

В своих пьесах Леся Украинка пишет не только о христианстве, но и о настоящих, почти современных им революциях. Например, о Великой Французской революции. О событиях этой революции рассказывает пьеса «Три мгновения».

В пьесе два героя. У них нет имен, их называют просто Монтаньяр (Якобинец) и Жирондист. Вся пьеса представляет собой спор между героями: просвещенным, гуманным и умеренным Жирондистом и суровым непреклонным Монтаньяром. Спор обо всем: о жизни, об истории, о революции.

Леся Украинка не ставит своей целью подтвердить правоту одной стороны и посрамить другую. Напротив, она показывает, что у обеих сторон своя правда и своя неправда. Идеалистически настроенный Жирондист и прочно стоящий на почве жестоких земных реалий Монтаньяр равно обречен на гибель. И они это понимают. Монтаньяр на данном повороте истории побеждающий Жирондиста, даже лучше: вспомним его рассуждения о перерождении христианства, переходящее в размышление о судьбе всех идей и движений:

Но вечность их той вечности подобна,

Что будет телу твоему дана

Пречистой деве нашей, гильотиной.

С плеч голова сначала упадет,

Покатится и свалится в корзину.

Прольется кровь и напоит те травы,

Что проросли меж досок эшафота.

Остаток крови вместе с телом в Землю

Пойдет, чтоб испытать те превращенья,

Что выпали на долю христианства,

Что суждена твоей идее вечной,

Конец один – в земле должны мы сгнить.

Поклонник революционного террора очень хорошо, лучше, чем Жирондист, умеренный и гуманный, понимает последствия террора. Именно он произносит хрестоматийные слова:

Кровь Цезаря пролив, так Брут отмыл

Всю грязь былую цезарских триумфов.

Меч поднимая, он о том не думал! 

Как будто бы сказано о причислении к лику святых последнего русского императора!

У Монтаньяра нет личной злобы по отношению к врагам. Его интересует победа, а не месть.  Поэтому Монтаньяр предлагает осужденному на смерть Жирондисту бежать из тюрьмы. Это не акт гуманности по отношению к побежденному врагу, а политический расчет. Деморализованный и бежавший за границу противник безопаснее противника мертвого. Убийство беззащитного врага лишь поднимет моральный авторитет последнего. Воспоминания об убиенном монархе Людовике XVI, который при жизни явно не пользовался симпатией подданных, вдохновляет крестьян Вандеи, сражающихся против Революции, вдохновляет зарубежных монархов, уже развязавших борьбу против Франции и, наконец, вдохновляет нагоняющих страх на якобинское правительство монархистских заговорщиков. Поэтому казнь Жирондиста может обойтись себе дороже.

В последнем действии Жирондист, оказавшийся в нейтральной Швейцарии, осознает, что безопасная жизнь в эмиграции не для него. Он выбирает борьбу за будущее своей страны и возвращается на Родину, по-видимому, на верную смерть.

И за Жирондистом, и за Монтаньяром своя правота и своя неправота. Но все-таки аргументы Монтаньяра более убедительны. За ними жестокая реальность жизни. И на фоне того пустозвонства, которое изливается на современного читателя, эти аргументы выглядят куда менее затаскано.

О компромиссах с сильными мира сего и созданной ими системой, о цене этих компромиссов идет речь в последней пьесе Леси Украинки «Оргия». В ней описывается пир в резиденции Римского наместника в завоеванной Греции. На пир приглашены греческие артисты, нанятые для того, чтобы ублажить изысканные вкусы влиятельных римлян.

Стержень пьесы – рассуждения завоевателей о взаимоотношениях побежденной Греции и победившего Рима. Завоеватели – вовсе не тупые солдафоны, преисполненные ощущения собственного превосходства над покоренным народом. Нет, это достаточно умные и культурные люди, проявляющие значительно больше терпимости, чем завоеванные греки. Разумеется, господа не могут обойтись и без шуточек по поводу Греции

Что разумом вилять нас приучила 

Без всякой цели, точно пес хвостом.

Но подобные, в общем, достаточно добродушные замечания издавна делали в адрес интеллигентов деловые люди во всех странах и во все времена. Однако в подобных ситуациях интеллигенты проявляют обычно большую агрессивность, чем подшучивающие над ними деловые люди. Наверное, потому, что помыслы делового человека направлены к достижению конкретной цели, в то время, как помыслы интеллигента – к тому, чтобы по возможности красиво выглядеть в глазах окружающих и, главное, в собственных глазах.

Справедливо замечают господа завоеватели и то, что Греция своими силами неспособна навести элементарный порядок у себя дома. За нее этот порядок наводят римляне и потому их пребывание на греческой земле идет в конце концов на пользу самим грекам. Для обеих сторон выгодна не борьба, а полюбовное соглашение: Римские войска стоят в Греции, богатые римляне покровительствуют греческой культуре, а греческие артисты развлекают своих покровителей. Все довольны. А такие слова как независимость, национальная гордость – все это никому не нужные сантименты.

Талантливый артист грек Антей не приемлет этих правил игры, несмотря на все заманчивые перспективы, которые открывает перед ним покровительство завоевателей. В конце концов Антей убивает свою возлюбленную  Нериссу, потерявшую чувство меры в любезничании с оккупантами, и кончает жизнь самоубийством.

Оправдано ли это?

С чисто прагматической точки зрения у греков не было оснований для недовольства римской оккупацией. Вхождение в состав величайшей империи Древнего мира принесло грекам значительные выгоды; точно так же, как для матушки России могло бы оказаться небезвыгодным завоевание ее какой-либо развитой капиталистической страной.

Конечно, чувствовать себя в собственной стране человеком второго сорта унизительно. Но у нас опять же нет оснований думать, что греки подвергались какой-либо серьезной дискриминации.  В конце концов, несколько позже описываемых событий всем жителям Римской империи вне зависимости от этнической принадлежности, были предоставлены равные права.

И лично для Антея римские завоеватели ничего особо плохого не сделали. Более того, его таланты были достойно оценены новыми властями. Да и на свободу творчества римляне особо не посягали. Если певец в открытую не называл Свиньей Августейшего Цезаря, и не призывал бить римлян – и Бог с ним, - на остальную крамолу прагматичные римляне смотрели сквозь пальцы. Жизнь в золотой клетке имеет немало достоинств.

Получается, что Антей – всего лишь вздорный и неуживчивый человек, учинивший напрасное кровопролитие ради никому не нужной догмы. Подобных господ ныне много развелось на окраинах и не только на окраинах нашего Отечества. Правда, в отличии от Антея, посылая людей на смерть, сами они не слишком торопятся на тот свет.

И все же, мы никак не можем сравнивать Антея с провинциальными националистами. Здесь возникают другие ассоциации. За спиной у Антея стоит великая культура Древней Греции – первого в истории демократического, и, в отличии от Рима, относительно мирного общества. Конечно, римляне ценят греческую культуру, наслаждаются ею и щедро вознаграждают тех, кто доставляет им подобные наслаждения. Но одновременно завоеватели подрубают корни, из которых растет греческая культура; подрубают не путем каких-то карательных полицейских мер, а путем неуклонного разрушения того образа жизни, в котором эта культура формировалась и развивалась. Там, где разрушается корень, там рано или поздно разрушается и дерево. И никакие заботы древнеримских богачей при всем желании не спасут греческую культуру, которой уготована судьба музейного экспоната, судьба красивой, дорогой, никому не нужной игрушки. По причине ненужности игрушку в любой момент могут разбить и выбросить; но даже если ее не выбросят, не будет главного, что всегда питало любую сильную культуру – обратной связи с народом, его думами и чаяниями.

У Антея были все основания связывать судьбу людей своего круга и свою личную судьбу с судьбой всей греческой культуры. Антей – один из ее творцов – тем он ценен и интересен. Не будет греческой культуры – не будет и Антея, как социально значимой личности.

Единственный способ сохранения культуры в подобных условиях – борьба. Если народ действительно захочет бороться против Рима – его культура станет одним из боевых знамен и Антей перестанет быть лишним человеком. Но если народ не захочет бороться, предпочтя мирную и относительно сытую жизнь при завоевателях? Тогда остается индивидуальный протест, который, в конечном итоге, ведет в тупик, к самоубийству – в прямом смысле, как в случае Антея, или в переносном. Великая культура при этом также гибнет, превратившись в разменную монету личных или групповых амбиций. Ее гуманистическое содержание необратимо потеряется.

Судьба Антея, и проблемы, перед ним стоящие, волей-неволей наводят читателей на размышления о судьбе талантливых художников, поэтов и музыкантов в относительно свободном современном развитом капиталистическом обществе. На первый взгляд кажется, что судьба эта прекрасна и является предметом зависти для их коллег из стран с однопартийной диктатурой. Материальная обеспеченность, отсутствие цензуры, возможность без посредничества спецхрана знакомиться с культурными достижениями разных эпох и народов – все эти блага должны были сделать деятелей искусств горячими поклонниками западного мира. На деле же этого не происходит. По простой причине: в благополучной капиталистической стране для искусства нет содержания. Содержание может появиться там, где есть общие цели. А их нет! Общество движется вперед, потому что каждый индивидуум стремится к своим частным целям. При этом искусство не только не нужно, но даже и социально вредно, либо способствует формированию психологических черт, плохо совместимых с коммерческим образом жизни. По счастью, этот вред нейтрализуется благодаря потере интереса к настоящему искусству у широких масс. Поэтому деятели искусства развитых капиталистических стран сознательно или бессознательно понимают, что в этом обществе они не нужны людям. А роль безвредного украшения в благоустроенном государстве талантливому человеку обычно не очень нравится.

В подобной ситуации для художника может быть несколько субъективных выходов. Наиболее распространенный, поскольку наиболее лестный для самолюбия, выражается в презрении к погрязшей в конформизме массе, неспособной понять настоящее искусство. Последнее превращается в нечто, что по природе своей предназначено для узкого круга. Следующим закономерным шагом становится превращение интереса к искусству в знак принадлежности к определенной группе, подобно тому, как джинсы с наклеенными на заднице лейблами являются знаком, свидетельствующим о принадлежности юного оболтуса к компании молодых людей, чьи родители, выражаясь зыком эпохи застоя, были «выездными», и которым не пристало общаться с молодежью «не своего круга».

Когда искусство становится знаком принадлежности к определенному кругу, интерес к его содержанию и художественным достоинствам отходит на второй план, а то и вовсе пропадает. Основной задачей искусства становится щекотание самолюбия, или, как предпочитают говорить психологи, «Я-концепции». Формируется более или менее узкий круг, который выдает  свидетельство о гениальности. Получить такое свидетельство, конечно, очень лестно, но, тем не менее, в глазах мало-мальски умного человека это свидетельство никак не может замаскировать тот факт, что все эти игры народу не нужны. Народ сам по себе, а искусство само по себе. И деятель искусства – это фигура, которая сама по себе никому не нужна, но в благоустроенном обществе допускается.

Интеллигенту такое обычно не нравится. Какой же это интеллигент, который не ощущает себя выразителем интересов и чаяний народа? Интеллигент начинает звереть, ударяясь в пьянство, наркоманию или террористическую деятельность. Актом террора, совершенным с помощью тяжелого подсвечника, и закончил свою жизнь Антей.

С первого взгляда может показаться, что содержанием «Оргии» является пресловутый «национальный вопрос», который наряду с пресловутым «сексуальным вопросом» находится ныне в центре внимания наших озабоченных соотечественников. Кое-кто даже пытался записать Лесю Украинку в число поклонников «Самостийной Украины». Подобные суждения свидетельствуют о крайне примитивном понимании пьесы. Никак не похож Антей на соратника Симона Петлюры или Степана Бандеры. Антей слишком хорошо воспитан, чтобы испытывать радостное возбуждение при лозунге «Бей жидов!»

В пьесах Леси Украинки большое место занимает, разумеется, и любовь. Как правило, несчастная. Любовь позволяет писательнице глубже охарактеризовать своих героев и глубже мотивировать позицию, занятую ими на крутых поворотах истории.

Самой яркой пьесой о Любви является, несомненно, «Лесная песня».

Любовь и нечистая сила придают особый блеск многим художественным произведениям, но у настоящих писателей за столь завлекательным сюжетом неизбежно оказывается глубокое социальное содержание (вспомним «Мастера и Маргариту»). «Лесная песня» - это не просто пьеса о Любви – это пьеса о Жизни, о ее социальных реалиях, о свободе и необходимости, и, в конечном счете, о несовместимости любви и современных экономических отношений.

Когда приходит весна, оживает лес вместе с живущий в нем многочисленной и разнообразной нечистой силой. В это прекрасное время и встречаются крестьянский сын Лукаш и Мавка (нечто вроде лесной русалки). Легко догадаться, что они полюбили друг друга, как Ромео и Джульетта. В пьесах Шекспира счастью героев помешала их принадлежность к враждующим семействам, в пьесе Леси Украинки ситуация более сложная - влюбленные принадлежат к разным биологическим видам – Лукаш – человек, а Мавка, что ни говори – нечистая сила.

Между тем поначалу все складывается относительно благополучно. Матушку Лукаша дармовая батрачка вполне устраивает. Правда, не совсем. Во-первых, у Мавки отсутствуют навыки крестьянского труда, что, в общем, вполне естественно – нечистая сила не сеет и не жнет. Во-вторых, Мавке не хватает хозяйственности. В третьих – слишком много излишней жалостливости: не желая погубить полевую русалку, Мавка режет себе руку серпом. Компромат на лесную красавицу накапливается медленно, но верно.

Свойственных Мавке недостатков начисто лишена Килина. Она вдова, по-видимому, значительно старше Лукаша и, надо думать, в постели не в пример опытнее. С точки зрения матушки Лукаша Килина – гораздо более подходящая пара для сына, чем Мавка. Килина тоже рвется выйти замуж за Лукаша, остается только его обольстить, что и делается без особого труда.

Лукаш женится на Килине. Бедная брошенная Мавка сама, по доброй воле уходит в мир вечного забвения, где правит Тот, что в скале живет.

Вскоре после женитьбы оказалось, что достоинства Килины были сильно преувеличены. Законная жена Лукаша быстро показала себя жадной, сварливой, ленивой бабой; она решительно забрала всю власть в доме в свои руки, подчинив себе и тюфяка Лукаша, и его матушку. Лукаш потихоньку начал спиваться и в доме поселились злыдни.

Каким-то чудом Мавке удалось вернуться из мира, где правит Тот, кто в скале живет. Она превращается в иву, растущую у дома, где живет Лукаш с женой. При виде такого беспорядка Килина приказывает мужу срубить дерево. Но тут вмешивается старый поклонник Мавки – Перелесник. В тот момент, когда топор Лукаша касается ивы, Перелесник падает с неба молнией, обнимает Мавку и поджигает ее. Огонь перекидывается на дом, который быстро сгорает. Женщины лихорадочно выносят добро, а Лукаш сидит в полной прострации и лишь один раз говорит о том, что, может быть, вместе с добром сгорит и горе. Потом он идет, не разбирая дороги неведомо куда, садится под деревом и замерзает. Перед смертью он видит лунную майскую ночь, вспоминает свою встречу с Мавкой, свое счастье. Но лепестки вишен превращаются в снежинки, лунная ночь – в пасмурный зимний день и замерзшего Лукаша заносит снегом.

Что сия аллегория означает?  

По-видимому, прежде всего то, что настоящая любовь и свойственные нашей жизни социально-экономические отношения плохо сочетаются между собой. Даже совсем не сочетаются. И то, что эти отношения могут закончиться тем, что придет Перелесник и все загорится ярким пламенем. Ведь дом, где поселились злыдни, рано или поздно сгорит. И то, что предавая других, человек предает самого себя.

Построение «Лесной песни» так же, как и построение всех пьес Леси Украинки внутренне очень логично. Главный герой поставлен перед выбором: или любовь, или следование нормам той среды, к которой он принадлежит. Компромисс тут, по-видимому, невозможен, что наглядно показано еще в «Анне Карениной». При всем своем желании граф Вронский, всерьез любивший Анну, не сумел вырваться из своего круга и его норм. В результате роман закончился крайне печально.

Лукаш – отнюдь не граф Вронский, ни по социальному происхождению, ни по характеру. Тем не менее, первопричина коллизии – та же. Отношения Лукаша и Мавки в нормы не вписываются, в то время как отношения Лукаша и Килины, вне зависимости от того, дошло ли дело до законного брака или все ограничивается развратом, вписываются даже очень. Рано или поздно, но Лукаш должен был вернуться к тем отношениям, к которым привык и которые одобряются его средой. Сексуальные достоинства Килины лишь ускорили естественный процесс.

Нормы того круга, к которому принадлежал Лукаш, т.е. нормы успешно включающегося в коммерцию крестьянства закономерно разрушают любовь Лукаша и Мавки, оставляя взамен пустоту. Мавка уходит в царство Того, кто в скале живет; Лукаш, женившись на приспособленной к жизни Килине, спивается. А в доме поселяются злыдни.

Очень выразительно и превращение ловкой и трудолюбивой Килины в ленивую бабу. Воспеваемое ныне трудолюбие, основанное на развитом хватательном инстинкте, несет в себе семена собственного разрушения. Такое трудолюбие неизменно нуждается в высокой норме прибыли. Когда норма прибыли не столь велика (т.е. Лукаш уже завоеван) образчик трудолюбия быстро превращается в закоренелого лодыря, а то и в пьяницу. Этот факт обычно забывался радетелями российского трудолюбия эпохи позднего застоя, ставившего в пример честным труженикам всякого рода проходимцев, действительно демонстрирующих трудовую сверхактивность на короткой дистанции при условии получения сверхприбылей. Об обратной стороне этого сверхтрудолюбия  обычно не вспоминалось. Где-то оно теперь, это трудолюбие?

Думается, что в высшей степени символичным является тот факт, что лучший перевод «Лесной песни» сделал ведущий поэт советской колхозной деревни Михаил Исаковский.

В «Лесной песни», так же, как и в «Анне Карениной» главный разговор идет не о любви. Любовь – лишь способ показать внутреннюю социальную логику окружающего мира, в котором очень много уютных местечек для злыдней.

Есть ли надежда на мир без злыдней? И в чем она может заключаться? Об этом – маленькая пьеса «В дому труда, в краю неволи». Ее действие происходит у самого истока цивилизованного общества: в Древнем Египте, где рабы под палками надсмотрщиков строят храм. Солнце парит столь жарко, что в конце концов даже рабам дают немного отдохнуть. И вот, как водится, в пьесе между двумя рабами: рабом-египтянином и рабом-иудеем, начинается философская беседа, тема которой очень напоминает кухонные споры между нашими свободомыслящими соотечественниками, которые, подобно известному академику, путем глубокомысленных умозаключений дошли до мысли о принципиальной невозможности коммунистических производственных отношений, и соотечественниками, по рамкам застойных времен не столь свободомыслящими (и к тому же отчасти идеалистически настроенными), которые еще не потеряли веру в грядущее торжество коммунизма. Однако, философский уровень беседы сразу же превзошел скудные отечественные стандарты, принятые в разговорах про «Нашу систему».

Спрашивает раб-иудей раба египтянина:

Скажи мне, если бы тебя сюда

Не гнали б силой, стал бы ты

По доброй воле создавать жилище

Вот этим всем, которых ты назвал?

К удивлению собеседника раб-египтянин ответил, что конечно стал бы, мотивировав это тем, что строительство храма милым его сердцу египетским богам – дело очень важное и приятное для души. Раб-иудей этому очень удивился и спросил собеседника, неужели ему нравится та собачья жизнь, которую им приходится вести на строительстве? И неужели он никак не хочет изменить свою жизнь? И что он вообще хочет от жизни?

Раб-египтянин отвечает, что жизнь в рабстве ему, вообще говоря, не нравится, и он многое хотел бы в ней изменить. И здесь начинается знаменитый монолог раба-египтянина, в котором последовательно, от низшего к высшему, излагаются его мечтания.

В начале – материальное положение и условия труда: «И ел бы я, конечно, повкусней. И ясно, никогда б меня не били.». Далее – возможность профессионального роста: «Не стены бы я красил, а наверно учился ремеслу, архитектуре.». Далее – творческий труд, личное участие в принятии решений (проектировании храма):

Все по иному сделал бы я тут:

Вот эту статую поставил бы я ниже,

А эту выше, и не ярко-желтым,

А красным светом выкрасил бы стену.

За образец колоннам брал бы чаще

Я лотос, чем папирус.

На этом иссякают чисто производственные мечтания. Далее, пожелания переходят на уровень социальный. Вначале раб-египтянин говорит о том, что он был бы счастлив жить так, как живет Главный архитектор, но быстро догадывается, что и он тоже

Все-таки себе не господин.

Сперва прикажет царь, жрецы обсудят,

А он потом построит, что решат.

Раба египтянина этот вариант не устраивает, он хочет строить храмы по новому, без оглядки на власть имущих. Для этого есть два варианта: или самому стать царем, или жить в обществе, где нет царей.

Царь, который начал строить храмы по-новому, в истории Египта действительно был. Звали его Эхнатон. Он мечтал о другом мире, и о других отношениях между людьми, и пытался использовать свою неограниченную власть для того, чтобы сделать мечту реальностью. Эхнатон построил в пустыне новую прекрасную столицу – город Солнца с новыми храмами. К сожалению, даже всесильный Фараон оказался не в силах преломить логику исторического процесса. После смерти Эхнатона все вернулось на круги своя, а новую столицу занесло песком.

Стремление изменить социальную жизнь закономерно возникло  у раба-египтянина. Правда, представление о необходимых реформах было типично древнеегипетским: раб-египтянин предлагал хоронить в пирамидах не фараонов, а всех достойных людей. Для этого он предложил построить гигантскую коллективную пирамиду. Для современного человека такой представление о социальном равенстве выглядит несколько странно, но ведь столько лет с той поры прошло. Но, главное, раб-египтянин прекрасно почувствовал связь между социальным устройством и свободой творчества.

Любопытно, что раб-египтянин не мечтает о том, чтобы стать царем-реформатором наподобие Эхнатона. Его честолюбие ограничено лишь строительными и архитектурными достижениями. Тем не менее, он чувствует, что за архитектурой, так же, как и за другими искусствами, стоит реальное человеческое содержание, о чем уже говорилось выше при разборе пьесы «Оргия».

Пьеса про двух рабов ставит очень серьезный и острый вопрос: являются ли внеэкономическое и экономическое принуждение единственными способами заставить человека работать. «Либо палка, либо рубль!» - говорил один из прорабов перестройки. Другая точка зрения заключается в том, что только свободный труд, труд без принуждения (экономического или внеэкономического, не так важно) способен раскрыть лучшие свойства человеческой природы. Леся Украинка, так же, как и Карл Маркс, придерживается второй точки зрения.      

Спор об этом и идет в пьесе. На вопрос предлагаются два ответа. Первый ответ дает раб-египтянин, строитель и созидатель по своей натуре; второй ответ – раб-иудей, ненавидящий принуждение, стремящийся разрушить полезные вещи, созданные производительным трудом, но,  тем не менее, представить себе труд без принуждения неспособный. Раба-иудея можно понять. Его привезли в чужую страну и силой заставили строить храмы чужим богам. Стремление к разрушению – естественная реакция на принудительный труд, точно так же, как и чувство глубокого отвращения к любой полезной работе. При такой психологии выход за пределы рабства невозможен, хотя раб-иудей и приспособлен к своей рабской жизни лучше, чем раб-египтянин: он не переработает и, если повезет, сумеет по мелочам урвать свое. Помогает и исчезновение чувства собственного достоинства, которое в принципе не может исчезнуть у настоящего мастера.

Невольно возникает аналогия между психологией раба и психологией наемного работника. Для последнего полное отсутствие интереса как к объективному содержанию своего труда, так и к самому трудовому процессу, является жизненной необходимостью. Проявляя излишнее рвение, наемный работник идет навстречу нанимателю в его естественном стремлении сделать эксплуатацию рабочей силы более интенсивной. Тем самым, не в меру усердный работник делает гадость не только себе, но и своим собратьям по классу. Поэтому в среде наемных рабочих так не любят тех, кому «больше всех надо». И поэтому же позиция раба-египтянина вызвала такую агрессивность у его оппонента.

Нетрудно сообразить, что столь популярные в нашей стране рассуждения о принципиальной противоестественности коммунистического труда были, в основном, вызваны желанием как-то ограничить эксплуататорские поползновения со стороны государства, внешней вывеской которого была партия, громко и не вполне по праву именовавшая себя коммунистической. Это наименование использовалось государством для обоснования естественного желания поднять долю присваиваемой прибавочной стоимости в производимом работником продукте. Стремление как-то ограничить эксплуатацию вполне естественно и законно; жалко лишь, что подобное естественное стремление подпитывает отчуждение производителя от объективных результатов своего труда, свойственного как капиталистическому обществу, так и обществу развитого социализма.

К сожалению, никто из граждан, рассуждавших о коммунизме и коммунистическом труде, так и не сумел дойти до простой мысли о том, что реализация вышеупомянутой концепции возможна лишь там, где участие или неучастие в процессе производства является делом свободного выбора свободной личности. Если означенной личности по тем или иным причинам будет благоугодно не работать – она и не должна работать, подобно тому, как благородный лорд, если ему благоугодно, может заниматься наукой и заседать в Лондонском Королевском обществе, а если не благоугодно – стрелять ворон в своем поместье. Тогда и только тогда можно всерьез говорить о коммунистическом труде.

В эпоху, описываемую в пьесе Леси Украинки, производственные отношения были несколько другими. Нормальное протекание трудового процесса обеспечивал появившийся в конце пьесы надсмотрщик, который с помощью палки положил конец дискуссии. И трудовой процесс возобновился.

 

Творчество Леси Украинки является одной из высочайших вершин отечественной демократической литературы, Отношение попечительного начальства к великой писательнице, как во времена социализма, так и во времена перехода к цивилизованному обществу, было весьма двойственным. С одной стороны, официальные лица неоднократно демонстрировали писательнице свое почтение и восхищение. Но с другой стороны, не появилось ни малейшего желания всерьез анализировать реальное содержание пьес Леси Украинки. Абсолютно такой же была и позиция свободомыслящей интеллигенции времен тоталитаризма – внешнее почтение и отсутствие интереса к реальному содержанию. Для данной социальной группы это содержание оказалось слишком глубоким. Другое дело – разоблачение преступлений: в 20-е годы – кровавого царского режима, в 30-е годы – троцкистско-бухаринской банды врагов народа, в 50-е – 60-е годы – И.В.  Сталина и его соратников, а в наши дни – В.И. Ленина и злодеев-большевиков. Тут интеллигенция гарцевала на коне в полном блеске своего свободолюбия и свободомыслия. А над пьесами Леси Украинки думать надо, а не только с помощью ругательств демонстрировать свое свободомыслие.

Среди отечественной интеллигентной публики популярность Леси Украинки была несоизмеримо ниже популярности, например, Анны Ахматовой или Марины Цветаевой, которые при всех их выдающихся достоинствах по своему масштабу все-таки несопоставимы со «Славянским Шекспиром».

Увы, но диалектика окружающей жизни остается и, по-видимому, и далее останется недоступной для отечественного свободомыслящего интеллигента. Господам интеллигентам хронически не хватает объективности, а уверенности в том, что на любой сложный вопрос легко найти простые ответа, явно слишком много.

Леся Украинка умерла 1 августа 1913 года в возрасте 42 лет. До революционного взрыва осталось четыре года...